Д. Хармс. "Старуха". Повесть.

[advokat]

ДАНИИЛ ХАРМС
СТАРУХА
Повесть

... И между ними происходит
следующий разговор.

Гамсун.

На дворе стоит старуха и держит в руках стен-
ные часы. Я прохожу мимо старухи, останавливаюсь и
спрашиваю ее: "Который час?"
- Посмотрите, - говорит мне старуха.
Я смотрю и вижу, что на часах нет стрелок.
- Тут нет стрелок, - говорю я.
Старуха смотрит на циферблат и говорит мне:
- Сейчас без четверти три.
- Ах так. Большое спасибо, - говорю я и ухожу.
Старуха кричит мна что-то вслед, но я иду не
оглядываясь. Я выхожу на улицу и иду по солнечной
стороне. Весеннее солнце очень приятно. Я иду
пешком, щурю глаза и курю трубку. На углу Садовой
мне попадается навстречу Сакердон Михайлович. Мы
здороваемся, останавливаемся и долго разговарива-
ем. Мне надоедает стоять на улице, и я приглашаю
Сакердона Михайловича в подвальчик. Мы пьем водку,
закусываем крутым яйцом с килькой, потом прощаем-
ся, и я иду дальше один.
Тут я вдруг вспоминаю, что забыл дома выклю-
чить электрическую печку. Мне очень досадно. Я по-
ворачиваюсь и иду домой. Так хорошо начался день,
и вот уже первая неудача. Мне не следовало выхо-
дить на улицу.
Я прихожу домой, снимаю куртку, вынимаю из жи-
летного кармана часы и вешаю их на гвоздик; потом
запираю дверь на ключ и ложусь на кушетку. Буду
лежать и постараюсь заснуть.
С улицы слышен противный крик мальчишек.Я лежу
и выдумываю им казнь.Больше всего мне нравится на-
пустить на них столбняк, чтобы они вдруг перестали
двигаться. Родители растаскивают их по домам. Они
лежат в своих кроватках и не могут даже есть, по-
тому что у них не открываются рты. Их питают ис-
кусственно. Через неделю столбняк проходит, но де-
ти так слабы, что еще целый месяц должны пролежать
в постелях. Потом они начинают постепенно выздо-
равливать, но я напускаю на них второй столбняк, и
они все околевают.
Я лежу на кушетке с открытыми глазами и не
могу заснуть. Мне вспоминается старуха с часами,
которую я видел сегодня на дворе, и мне делается
приятно, что на ее часах не было стрелок. А вот на
днях я видел в комиссионном магазине отвратитель-
ные кухонные часы, и стрелки у них были сделаны в
виде ножа и вилки.
Боже мой! ведь я еще не выключил электрической
печки! Я вскакиваю и выключаю ее, потом опять
ложусь на кушетку и стараюсь заснуть. Я закрываю
глаза. Мне не хочется спать. В окно светит весен-
нее солнце, прямо на меня. Мне становится жарко. Я
встаю и сажусь в кресло у окна.
Теперь мне хочется спать, но я спать не буду.
Я возьму бумагу и перо и буду писать. Я чувствую в
себе страшную силу. Я все обдумал еще вчера. Это
будет рассказ о чудотворце, который живет в наше
время и не творит чудес. Он знает, что он
чудотворец и может сотворить любое чудо, но он
этого не делает. Его выселяют из квартиры, он
знает, что стоит ему только махнуть платком, и
квартира останется за ним, но он не делает этого,
он покорно съезжает с квартиры и живет за городом
в сарае. Он может этот сарай превратить в прекрас-
ный кирпичный дом, но он не делает этого, он про-
должает жить в сарае и в конце концов умирает, не
сделав за свою жизнь ни одного чуда.
Я сижу и от радости потираю руки. Сакердон
Михайлович лопнет от зависти. Он думает, что я уже
не способен написать гениальную вещь. Скорее,
скорее за работу! Долой всякий сон и лень! Я буду
писать восемнадцать часов подряд!
От нетерпения я весь дрожу. Я не могу
сообразить, что мне делать: нужно было взять перо
и бумагу, а я хватал разные предметы, совсем не
те, которые мне были нужны. Я бегал по комнате: от
окна к столу, от стола к печке, от печки опять к
столу, потом к дивану и опять к окну. Я задыхался
от пламени, которое пылало в моей груди. Сейчас
только пять часов. Впереди весь день, и вечер, и
вся ночь...
Я стою посередине комнаты. О чем же я думаю?
Ведь уже двадцать минут шестого. Надо писать. Я
придвигаю к окну столик и сажусь за него. Передо
мной клетчатая бумага, в руке перо.
Мое сердце еще слишком бьется, и рука дрожит.
Я жду, чтобы немножко успокоиться. Я кладу перо и
набиваю трубку. Солнце светит мне прямо в глаза, я
жмурюсь и трубку закуриваю.
Вот мимо окна пролетает ворона. Я смотрю из
окна на улицу и вижу, как по панели идет человек
на механической ноге. Он громко стучит своей ногой
и палкой.
- Так, - говорю я сам себе, продолжая смотреть
в окно.
Солнце прячется за трубу противостоящего дома.
Тень от трубы бежит по крыше, перелетает улицу и
ложится мне на лицо. Надо воспользоваться этой
тенью и написать несколько слов о чудотворце. Я
хватаю перо и пишу:
"Чудотворец был высокого роста".
Больше я ничего написать не могу. Я сижу до
тех пор, пока не начинаю чувствовать голод. Тогда
я встаю и иду к шкапику, где хранится у меня про-
визия, я шарю там, но ничего не нахожу. Кусок са-
хара и больше ничего.
В дверь кто-то стучит.
- Кто там?
Мне никто не отвечает. Я открываю дверь и вижу
перед собой старуху, которая утром стояла на дворе
с часами. Я очень удивлен и ничего не могу ска-
зать.
- Вот я и пришла, - говорит старуха и входит в
мою комнату.
Я стою у двери и не знаю, что мне делать:
выгнать старуху или, наоборот, предложить ей
сесть? но старуха сама идет к моему креслу возле
окна и садится в него.
- Закрой дверь и запри ее на ключ, - говорит
мне старуха.
Я закрываю и запираю дверь.
- Встань на колени, - говорит старуха.
И я становлюсь на колени.
Но тут я начинаю понимать всю нелепость своего
положения. Зачем я стою на коленях перед какой-то
старухой? Да и почему эта старуха находится в моей
комнате и сидит в моем любимом кресле? Почему я не
выгнал эту старуху?
- Послушай-те, - говорю я, - какое право име-
ете вы распоряжаться в моей комнате, да еще коман-
довать мной? Я вовсе не хочу стоять на коленях.
- И не надо, - говорит старуха. - Теперь ты
должен лечь на живот и уткнуться лицом в пол.
Я тотчас исполнил приказание...
Я вижу перед собой правильно начерченные
квадраты. Боль в плече и в правом бедре заставляет
меня изменить положение. Я лежу ничком, теперь я с
большим трудом поднимаюсь на колени. Все члены мои
затекли и плохо сгибаются. Я оглядываюсь и вижу
себя в своей комнате, стоящего на коленях посере-
дине пола. Сознание и память медленно возвращают-
ся ко мне. Я еще оглядываю комнату и вижу, что на
кресле у окна будто сидит кто-то. В комнате не
очень светло, потому что сейчас, должно быть, бе-
лая ночь. Я пристально вглядываюсь. Господи! Не-
ужели это старуха все еще сидит в моем кресле? Я
вытягиваю шею и смотрю. Да, конечно, это сидит
старуха и голову опустила на грудь. Должно быть,
она уснула.
Я поднимаюсь и, прихрамывая, подхожу к ней.
Голова старухи опущена на грудь, руки висят по
бокам кресла. Мне хочется схватить эту старуху и
вытолкать ее за дверь.
- Послушай-те, - говорю я, - вы находитесь в
моей комнате. Мне надо работать. Я прошу вас уйти.
Старуха не движется. Я нагибаюсь и заглядываю
старухе в лицо. Рот у нее приоткрыт и изо рта
торчит соскочившая вставная челюсть. И вдруг мне
делается все ясно: старуха умерла.
Меня охватывает страшное чувство досады. Зачем
она умерла в моей комнате? Я терпеть не могу
покойников. А теперь возись с этой падалью, иди
разговаривать с дворником, управдомом, объясняй
им, почему эта старуха оказалась у меня. Я с
ненавистью посмотрел на старуху. А может быть, она
и не умерла? Я щупаю ее лоб. Лоб холодный. Рука
тоже. Ну что мне делать?
Я закуриваю трубку и сажусь на кушетку. Безум-
ная злость поднимается во мне.
- Вот сволочь! - говорю я вслух.

[advokat]

Мертвая старуха как мешок сидит в моем кресле.
Зубы торчат у нее изо рта. Она похожа на мертвую
лошадь.
- Противная картина, - говорю я, но закрыть
старуху газетой не могу, потому что мало ли что
может случиться под газетой.
За стеной слышно движение: это встает мой
сосед, паровозный машинист. Еще того не хватало,
чтобы он пронюхал, что у меня в комнате сидит
мертвая старуха! Я прислушиваюсь к шагам соседа.
Чего он медлит? Уже половина шестого! Ему давно
пора уходить. Боже мой! Он собирается пить чай! Я
слышу, как за стенкой шумит примус. Ах, поскорее
ушел бы этот проклятый машинист!
Я забираюсь на кушетку с ногами и лежу. Прохо-
дит восемь минут, но чай у соседа еще не готов и
примус шумит. Я закрываю глаза и дремлю.
Мне снится, что сосед ушел и я, вместе с ним,
выхожу на лестницу и захлопываю за собой дверь с
французским замком. Ключа у меня нет, и я не могу
попасть в квартиру. Надо звонить и будить осталь-
ных жильцов, а это уж совсем плохо. Я стою на пло-
щадке лестницы и думаю, что мне делать, и вдруг
вижу, что у меня нет рук. Я наклоняю голову, чтобы
лучше рассмотреть,есть ли у меня руки, и вижу, что
с одной стороны у меня вместо руки торчит столовый
ножик, а с другой стороны - вилка.
- Вот, - говорю я Сакердону Михайловичу, кото-
рый сидит почему-то тут же на складном стуле.- Вот
видите, - говорю я ему, - какие у меня руки?
А Сакердон Михайлович сидит молча, и я вижу,
что это не настоящий Сакердон Михайлович, а глиня-
ный.
Тут я просыпаюсь и сразу же понимаю, что лежу
у себя в комнате на кушетке, а у окна, в кресле,
сидит мертвая старуха.
Я быстро поворачиваю к ней голову. Старухи в
кресле нет. Я смотрю на пустое кресло, и дикая
радость наполняет меня. Значит, это все был сон.
Но только где же он начался? Входила ли старуха
вчера в мою комнату? Может быть, это тоже был сон?
Я вернулся вчера домой, потому что забыл выключить
электрическую печку. Но, может быть, и это был
сон? Во всяком случае, как хорошо, что у меня в
комнате нет мертвой старухи и, значит, не надо
идти к управдому и возиться с покойником!
Однако сколько же времени я спал? Я посмотрел
на часы: половина десятого, должно быть, утра.
Господи! Чего только не приснится во сне!
Я спустил ноги с кушетки, собираясь встать, и
вдруг увидел мертвую старуху, лежащую на полу за
столом, возле кресла. Она лежала лицом вверх, и
вставная челюсть, выскочив изо рта, впилась одним
зубом старухе в ноздрю. Руки подвернулись под
туловище и их не было видно, а из-под задравшейся
юбки торчали костлявые ноги в белых, грязных
шерстяных чулках.
- Сволочь! - крикнул я и, подбежав к старухе,
ударил ее сапогом по подбородку.
Вставная челюсть отлетела в угол. Я хотел
ударить старуху еще раз, но побоялся, чтобы на те-
ле не остались знаки, а то еще потом решат,что это
я убил ее.
Я отошел от старухи, сел на кушетку и закурил
трубку. Так прошло минут двадцать. Теперь мне ста-
ло ясно, что все равно дело передадут в уголовный
розыск и следственная бестолочь обвинит меня в
убийстве. Положение выходит серьезное, а тут еще
этот удар сапогом.
Я подошел опять к старухе, наклонился и стал
рассматривать ее лицо. На подбородке было малень-
кое темное пятнышко. Нет, придраться нельзя. Мало
ли что? Может быть, старуха еще при жизни стукну-
лась обо что-нибудь? Я немного успокаиваюсь и на-
чинаю ходить по комнате, куря трубку и обдумывая
свое положение.
Я хожу по комнате и начинаю чувствовать голод,
все сильнее и сильнее. От голода я начинаю даже
дрожать. Я еще раз шарю в шкапике, где хранится у
меня провизия, но ничего не нахожу, кроме куска
сахара.
Я вынимаю свой бумажник и считаю деньги.
Одиннадцать рублей. Значит, я могу купить себе
ветчины и хлеб и еще останется на табак.
Я поправляю сбившийся за ночь галстук, беру
часы, надеваю куртку, тщательно запираю дверь
своей комнаты, кладу ключ к себе в карман и выхожу
на улицу. Надо раньше всего поесть, тогда мысли
будут яснее и тогда я предприму что-нибудь с этой
падалью.
По дороге в магазин еще приходит в голову: не
зайти ли мне к Сакердону Михайловичу и не расска-
зать ли ему все, может быть, вместе мы скорее при-
думаем, что делать. Но я тут же отклоняю эту
мысль, потому что некоторые вещи надо делать одно-
му, без свидетелей.
В магазине не было ветчинной колбасы, и я
купил себе полкило сарделек. Табака тоже не было.
Из магазина я пошел в булочную.
В булочной было много народу, и к кассе стояла
длинная очередь. Я сразу нахмурился, но все-таки в
очередь встал. Очередь продвигалась очень медлен-
но, а потом и вовсе остановилась, потому что у
кассы произошел какой-то скандал.
Я делал вид, что ничего не замечаю, и смотрел
в спину молоденькой дамочки, которая стояла в
очереди передо мной. Дамочка была, видно, очень
любопытной: она вытягивала шейку то вправо, то
влево и поминутно становилась на цыпочки, чтобы
разглядеть, что происходит у кассы. Наконец она
повернулась ко мне и спросила:
- Вы не знаете, что там происходит?
- Простите, не знаю, - сказал я как можно
суше.
Дамочка повертелась в разные стороны и наконец
опять обратилась ко мне:
- Вы не могли бы пойти и выяснить, что там
происходит?
- Простите, меня это нисколько не интересует,
- сказал я еще суше.
- Как не интересует? - воскликнула дамочка. -
Ведь вы же сами задерживаетесь из-за этого в оче-
реди!
Я ничего не ответил и только слегка поклонил-
ся. Дамочка внимательно посмотрела на меня.
- Это, конечно, не мужское дело стоять в
очередях за хлебом, - сказала она. - Мне жалко
вас, вам приходится тут стоять. Вы, должно быть,
холостой?
- Да, холостой, - ответил я, несколько сбитый
с толку, но по инерции продолжая отвечать довольно
сухо и при этом слегка кланяясь.
Дамочка еще раз осмотрела меня с головы до ног
и влруг, притронувшись пальцами к моему рукаву,
сказала:
- Давайте я куплю что вам нужно, а вы подожди-
те меня на улице.
Я совершенно растерялся.
- Благодарю вас, - сказал я. - Это очень мило
с вашей стороны, но, право, я мог бы и сам.
- Нет, нет, - сказала дамочка, - ступайте на
улицу. Что вы собирались купить?
- Видите ли, - сказал я, - я собирался купить
полкило черного хлеба, но только формового, того,
который дешевле. Я его больше люблю.
- Ну вот и хорошо, - сказала дамочка. - А
теперь идите. Я куплю, а потом рассчитаемся.
И она даже слегка подтолкнула меня под локоть.

Продолжение будет.

[George]

Ндааа... Помню, мне это вслух читали, когда мы все находились в состоянии "измененного сознания". Я чуть не умер...

[advokat]

И она даже слегка подтолкнула меня под локоть.
Я вышел из булочной и встал у самой двери.
Весеннее солнце светит мне прямо в лицо. Я закури-
ваю трубку. Какая милая дамочка! Это теперь так
редко. Я стою, жмурюсь от солнца, курю трубку и
думаю о милой дамочке. Ведь у нее светлые карие
глазки. Просто прелесть какая она хорошенькая!
- Вы курите трубку? - слышу я голос рядом с
собой. Милая дамочка протягивает мне хлеб.
- О, бесконечно вам благодарен, - говорю я,
беря хлеб.
- А вы курите трубку! Это мне страшно нравит-
ся, - говорит милая дамочка.
И между нами происходит следующий разговор.
ОНА: Вы, значит сами ходите за хлебом?
Я: Не только за хлебом; я себе все сам поку-
паю.
ОНА: А где же вы обедаете?
Я: Обыкновенно я сам варю себе обед. А иногда
ем в пивной.
ОНА: Вы любите пиво?
Я: Нет, я больше люблю водку.
ОНА: Я тоже люблю водку.
Я: Вы любите водку? Как это хорошо! Я хотел бы
когда-нибудь с вами вместе выпить.
ОНА: И я тоже хотела бы выпить с вами водки.
Я: Простите, можно вас спросить об одной вещи?
ОНА (сильно покраснев): Конечно спрашивайте.
Я: Хорошо, я спрошу вас. Вы верите в Бога?
ОНА (удивленно): В Бога? Да, конечно.
Я: А что вы скажете, если нам сейчас купить
водки и пойти ко мне. Я живу тут рядом.
ОНА (задорно): Ну что ж, я согласна!
Я: Тогда идемте.
Мы заходим в магазин, и я покупаю пол-литра
водки. Больше у меня нет денег, какая-то только
мелочь. Мы все время говорим о разных вещах, и
вдруг я вспоминаю, что у меня в комнате, на полу,
лежит мертвая старуха.
Я оглядываюсь на мою новую знакомую: она стоит
у прилавка и рассматривает банки с вареньем. Я
осторожно пробираюсь к двери и выхожу из магазина.
Как раз, против магазина, останавливается трамвай.
Я вскакиваю в трамвай, даже не посмотрев на его
номер. На Михайловской улице я вылезаю и иду к
Сакердону Михайловичу. У меня в руках бутылка с
водкой, сардельки и хлеб.
Сакердон Михайлович сам открыл мне двери. Он
был в халате, накинутом на голое тело, в русских
сапогах с отрезанными голенищами и в меховой с на-
ушниками шапке, но наушники были подняты и завяза-
ны на макушке бантом.
- Очень рад, - сказал Сакердон Михайлович,
увидя меня.
- Я не оторвал вас от работы? - спросил я.
- Нет, нет, - сказал Сакердон Михайлович. - Я
ничего не делал, а просто сидел на полу.
- Видите ли, - сказал я Сакердону Михайловичу.
- Я к вам пришел с водкой и закуской. Если вы
ничего не имеете против, давайте выпьем.
- Очень хорошо, - сказал Сакердон Михайлович.
- Вы входите.
Мы прошли в его комнату. Я откупорил бутылку с
водкой, а Сакердон Михайлович поставил на стол две
рюмки и тарелку с вареным мясом.
- Тут у меня сардельки, - сказал я. - Так, как
мы их будем есть: сырыми, или будем варить?
- Мы их поставим варить, - сказал Сакердон Ми-
хайлович, - а сами будем пить водку под вареное
мясо. Оно из супа, превосходное вареное мясо!
Сакердон Михайлович поставил на керосинку
кастрюльку, и мы сели пить водку.
- Водку пить полезно, - говорил Сакердон Ми-
хайдович, наполняя рюмки. - Мечников писал, что
водка полезнее хлеба, а хлеб - это только солома,
которая гниет в наших желудках.
- Ваше здоровие! - сказал я, чокаясь с Сакер-
доном Михайдовичем.
Мы выпили и закусили холодным мясом.
- Вкусно, - сказал Сакердон Михайдович.
Но в это мгновение в комнате что-то щелкнуло.
- Что это? - спросил я.
Мы сидели молча и прислушивались. Вдруг
щелкнуло еще раз. Сакердон Михайлович вскочил со
стула и, подбежав к окну, сорвал занавеску.
- Что вы делаете? - крикнул я.
Но Сакердон Михайлович, не отвечая мне, кинул-
ся к керосинке, схватил занавеской кастрюльку и
поставил ее на пол.
- Черт побери! - сказал Сакердон Михайлович. -
Я забыл в кастрюльку налить воды, а кастрюлька
эмалированная, и теперь эмаль отскочила.
- Все понятно, - сказал я, кивая головой.
Мы сели опять за стол.
- Черт с ними, - сказал Сакердон Михайлович, -
мы будем есть сардельки сырыми.
- Я страшно есть хочу, - сказал я.
- Кушайте, - сказал Сакердон Михайлович, по-
додвигая мне сардельки.
- Ведь я последний раз ел вчера, с вами в
подвальчике, и с тех пор ничего еще не ел, -
сказал я.
- Да, да, да, - сказал Сакердон Михайлович.
- Я все время писал, - сказал я.
- Черт побери! - утрированно вскричал Сакердон
Михайлович. - Приятно видеть перед собой гения.
- Еще бы! - сказал я.
- Много поди наваляли? - спросил Сакердон Ми-
хайлович.
- Да, - сказал я. - Исписал пропасть бумаги.
- За гения наших дней, - сказал Сакердон Ми-
хайлович, поднимая рюмки.
Мы выпили. Сакердон Михайлович ел вареное мя-
со, а я - сардельки. Съев четыре сардельки, я за-
курил трубку и сказал:
- Вы знаете, я ведь к вам пришел, спасаяь от
преследования.
- Кто же вас преследовал? - спросил Сакердон
Михайлович.
- Дама, - сказал я.
Но так как Сакердон Михайлович ничего меня не
спросил, а только молча налил в рюмки водку, то я
продолжал:
- Я с ней познакомился в булочной и сразу влю-
бился.
- Хороша? - спросил Сакердон Михайлович.
- Да, - сказал я, - в моем вкусе.
Мы выпили, и я продолжал:
- Она согласилась идти ко мне и пить водку. Мы
зашли в магазин, но из магазина мне пришлось поти-
хоньку удрать.
- Не хватило денег? - спросил Сакердон Михай-
лович.
- Нет, денег хватило в обрез, - сказал я, - но
я вспомнил, что не могу пустить ее в свою комнату.
- Что же, у вас в комнате была другая дама? -
спросил Сакердон Михайлович.
- Да, если хотите, у меня в комнате находится
другая дама, - сказал я, улыбаясь. - Теперь я
никого в свою комнату не могу пустить.
- Женитесь. Будете приглашать меня к обеду, -
сказал Сакердон Михайлович.
- Нет, - сказал я, фыркая от смеха. На этой
даме я не женюсь.
- Ну тогда женитесь на той, которая из булоч-
ной, - сказал Сакердон Михайлович.
- Да что вы все хотите меня женить? - Сакердон
Михайлович я.
- А что же? - сказал Сакердон Михайлович, на-
полняя рюмки. - За ваши успехи!
Мы выпили. Видно, водка начала оказывать на
нас свое действие. Сакердон Михайлович снял свою
меховую с наушниками шапку и швырнул ее на
кровать. Я встал и прошелся по комнате, ощущая уже
некоторое головокружение.
- Как вы относитесь к покойникам? - спросил я
Сакердона Михайловича.
- Совершенно отрицательно, - сказал Сакердон
Михайлович. - Я их боюсь.
- Да, я тоже терпеть не могу покойников, -
сказал я. - Подвернись мне покойник, и не будь он
мне родственником, я бы, должно быть, пнул бы его
ногой.
- Не надо лягать мертвецов, - сказал Сакердон
Михайлович.
- А я бы пнул его сапогом прямо в морду. -
Терпеть не могу покойников и детей.
- Да, дети - гадость, - согласился Сакердон
Михайлович.
- А что, по-вашему, хуже: покойники или дети?
- спросил я.
- Дети, пожалуй, хуже, они чаще мешают нам. А
покойники все-таки не врываются в нашу жизнь, -
сказал Сакердон Михайлович.
- Врываются! - крикнул я и сейчас же замолчал.
Сакердон Михайлович внимательно посмотрел на
меня.
- Хотите еще водки? - спросил он.
- Нет, - сказал я, но, спохватившись, приба-
вил: - Нет, спасибо, я больше не хочу.
Я подошел и сел опять за стол. Некоторое время
мы молчим.
- Я хочу спросить вас, - говорю я наконец. -
Вы веруете в Бога?
У Сакердона Михайловича появляется на лбу по-
перечная морщина, и он говорит:
- Есть неприличные поступки. Неприлично
спросить у человека пятьдесят рублей в долг, если
вы видели, как он только что положил себе в карман
двести. Его дело: дать вам деньги или отказать; и
самый удобный и приятный способ отказа - это
соврать, что денег нет. Вы же видели, что у того
человека деньги есть, и тем самым лишили его воз-
можности вам просто и приятно отказать. Вы лишили
его права выбора, а это свинство. Это неприличный
и бестактный поступок. И спросить человека: "веру-
ете ли в Бога?" - тоже поступок бестактный и не-
приличный.
- Ну, - сказал я, - тут уж нет ничего общего.
- А я и не сравниваю, - сказал Сакердон Михай-
лович.
- Ну, хорошо, - сказал я, - оставим это. Из-
вините только меня, что я задал вам такой непри-
личный и бестактный вопрос.
- Пожалуйста, - сказал Сакердон Михайлович. -
Ведь я просто отказался отвечать вам.
- Я бы тоже не ответил, - сказал я, - да толь-
ко по другой причине.



- По какой же? - вяло спросил
Сакердон Михайлович.
- Видите ли, - сказал я, - по-моему, нет ве-
рующих или неверующих людей. Есть только желающие
верить и желающие не верить.
- Значит, те, что желают не верить, уже во
что-то верят? - сказал Сакердон Михайлович. - А
те, что желают верить, уже заранее не верят ни во
что?
- Может быть, и так, - сказал я. - Не знаю.
- А верят или не верят во что? В Бога? -
спросил Сакердон Михайлович.
- Нет, - сказал я, - в бессмертие.
- Тогда почему же вы спросили меня, верую ли я
в Бога?
- Да просто потому, что спросить: верите ли вы
в бессмертие? - звучит как-то глупо, - сказал я
Сакердону Михайловичу и встал.
- Вы что, уходите? - спросил меня Сакердон
Михайлович.
- Да, - сказал я, - мне пора.
- А что же водка? - сказал Сакердон Михайло-
вич. - Ведь и осталось-то всего по рюмке.
- Ну, давайте допьем, - сказал я.
Мы допили водку и закусили остатками вареного
мяса.
Продолжение будет

[ИванДулин]

Жду продолжения..интересно..

[advokat]

Специально для фрезеровщика нетрадиционной ориентации со смелой изобличающей его ориетацию подписью, писающего в подъездах и научившегося пользоваться интернетом, даю ссылку.

http://www.kulichki.com/kharms/staruha.html