Троицкий А.К. Звуки тухлости и машины перемен

[Dr_Bactory]

Часть 1. Что было, что есть, на чём сердце успокоилось.

Давно не встречал я людей, которых вдохновляло бы положение дел в теперешней музыке. Некоторые объявляют, и притом не без гордости, что перестали слушать музыку вообще, о чём не жалеют. Другие зачем-то её слушают, но при этом плюются во все стороны – ужас, ужас, ужас! Третьи, и их большинство, что-то симпатичное для себя в сегодняшнем ассортименте всё-таки находят, но не забывают обязательно оговориться, что раньше-то, конечно, было покруче… С этими последними спорить сложно; ХХ век невероятно избаловал нас удивительной новой музыкой, особенно в «неакадемических» жанрах (хотя и «классика» – от Стравинского до Кейджа, конечно, дорогого стоит…). Музыка была настолько сильна и выразительна, что становилась не только культурным стержнем, но и общим символом целых десятилетий – скажем, годы между I и II Мировыми войнами часто называют «эпохой джаза», а славные шестидесятые все прошли под знамёнами «рок-революции».

Невозможно, однако, сиять в зените вечно. Давно замечено, что законы творческой эволюции (будь то театральный коллектив, художественное направление или музыкальный стиль) практически совпадают с динамикой биологического и ментального развития живого организма: наивное детство, бурная молодость, умная зрелость (с кризисом среднего возраста), красивое (или не очень) увядание, дряхлость, смерть.
Джаз прошёл этот цикл до конца. Фрэнк Заппа 30 лет назад вежливо заметил: «Джаз ещё не умер, но уже попахивает». Творческие гиганты вымерли, уступив место техничным ремесленникам… А даже если и не вымерли: вот, пару лет назад прошли первые за двадцать с лишним лет концерты реанимированного Трио Ганелина, гениального диссидентского джаза семидесятых, и их выступление выглядело хуже, чем надуманно или старомодно – оно выглядело неуместно. Зато универсально уместен миляга Игорь Бутман, поливающий своим саксофонным сиропом неисчислимое количество светских увеселений государственного и корпоративного разлива.
В роке ситуация немногим лучше. Музыкальные открытия «первой свежести» закончились к началу восьмидесятых. Все предъявленные после тогдашней «новой волны» популярные стили – гранж, брит-поп, ню-метал, нынешний «новый рок» – не более чем технологически приукрашенные вариации на темы славного прошлого. (Об изначально вторичном и инвалидном в музыкальном отношении «русском роке» я и не говорю.) Ностальгическая тема доминирует в жанре; если не считать отдельных маргинальных шевелений (о которых речь пойдёт ниже), рок-музыка фактически превратилась в музей собственного имени. В отличие от джаза, в этом музее пока хватает живых экспонатов, но и эти замечательные люди уже максимально обмякли и мало напоминают бунтарей-пассионариев, составляющих рок-иконостас. Точку в героической мифологии рока поставил доходяга Курт Кобейн, и было это уже более десяти лет назад. (Актуальные потуги на рок-героику, в духе алкаша Пита Догерти, выглядят неубедительно и никем всерьёз не воспринимаются).
Рэп закруглился ещё быстрей. Жёсткие, социально-опасные, «антимузыкальные» речёвки чёрных трущоб за четверть века полностью адаптировались к коммерческим канонам, обросли армией продюсеров, растворились в танцевальном хип-хопе и приторном «ар энд би». Если у рокеров путь «из грязи в князи» всегда сопровождался (само)ироничными комментариями, а то и публичным покаянием, то у рэпперов всемерное обогащение и соответствующее обвешивание себя крутыми цацками стало – возможно, в силу расовых комплексов – главной целью жизни и творчества. Когда я узнал, что Эминем – «ум, честь и совесть» рэп-цивилизации – выступил в ресторане «Яръ» для полутора десятков хорошо обеспеченных москвичей, доверие к рэпу и его месседжам сдулось окончательно.
Разочарованная положением дел в роке, джазе и рэпе, часть меломанов ринулась искать утешения во всевозможной этно-экзотике. Однако и тут разборчивых особей ожидал облом. К примеру, ситуация в музыке реггей после ухода Боба Марли практически аналогична той, что случилась в русской авторской песне после гибели Галича и Высоцкого: тотальное измельчание и прискорбное несоответствие высочайшему уровню, заданному великими отцами-основателями… Ресурс «world music», как это ни странно, тоже не обнаружил особой глубины. Симпатичные старички из страны третьего мира (Buena Vista, Эвора…) быстро попали под пяту европейских продюсеров и вошли в зону халтуры/конъюнктуры; потрясающие африканцы-семидесятники все куда-то сгинули: молодые этно-попсовики предлагают подделки для туристов… Хорош был Ману Чао, но быстро выдохся. Я внимательно слежу за этой сценой, и могу честно сказать: за последние пять лет, кроме феноменальных электро-туарегов Tinariwen, ничего выдающегося необъятные просторы world music публике не предъявили.
О попсе говорить будем? Покопаемся в творчестве Бритни Спирс, Робби Вильямса и Pussicat Dolls? (Риторический вопрос).
Короче: так что же, в самом деле, «ужас, ужас, ужас»??
По мне, так вовсе нет. Просто надо места знать.
Одно такое место посещается массово, разными людьми и по разным поводам. Это то, что называется расплывчатым словом «электроника». Практически все, что случилось в музыке реально нового за последние 20 лет, связано с цифровыми технологиями, компьютерами, вертушками и прочими «неживыми» источниками звука (что, кстати, делает довольно бессмысленными идущие сейчас у нас по инициативе мающихся депутатов дискуссии о «фанере» – эта тема давно не актуальна).
Многие упёртые любители «живого звука» с гордостью объявляют, что для них вся электроника – «как китайцы», на одно лицо. Но это, что называется, их проблема. В действительности, современная электроника покрывает не меньшую музыкальную амплитуду, чем традиционные стили, от готических хоралов до рок-н-ролла. А по силе эмоционального и психического воздействия на человека идет даже дальше, чем любая «акустика». Как нетрудно догадаться, это связано с тем, что новые технологии способны производить звуки, частоты и музыкальные конструкции, абсолютно невообразимые для живых инструментов и исполнителей. Нельзя, иначе как на компьютерах, достичь такой бешеной моторики, как, скажем, в хард-кор; или такого сумасшедшего ритмического рисунка, как в драм-н-басс; или таких тончайших тембральных оттенков, как в эмбиент.
Помимо широкого ассортимента новых стилей, от сугубо утилитарных до экспериментальных, электронно-цифровая эра принесла с собой несколько фундаментальных музыкальных (о «коммуникационных» речь впереди) новшеств. Первое: звук, «саунд» стал не менее (если не более…) важным параметром, чем традиционные мелодия и ритм. Второе: сэмплерная техника и диджейская практика позволили использовать музыку, как «вторсырье» – то есть делать новую музыку непосредственно из старой. Третье: компьютеры сделали совершенно необязательным фундаментальный и, казалось бы, принципиально незыблемый институт исполнительства! Чтобы создавать музыку, уже вовсе не обязательно владеть музыкальным инструментом – можно играть мозгами, а не пальцами. Фактически осуществлялась (хотя на другом звуковом поле) мечта идеологов панк-рока: творить музыку, вообще не умея играть. Четвертое: стало реально делать записи любого качества и любой степени сложности, не выходя за дверь собственной спальни и бюджет месячной зарплаты.